Нет ничего более рабского, чем стадное чувство свободы
Украинские выборы послужили очередным поводом для сравнений свободной страны со страной рабов. Забавно, что разделяющая этот посыл русская интеллигенция наряжаться унтер-офицерской вдовой не боится – видимо, полагая себя свободной по праву рождения. Рядиться в оранжевые жилеты она не рвется, да и к восстанию рабов относится с подозрением: уроки истории не пропьешь. Послушать музыку революции всем сердцем и всей душой ей, конечно, хочется, но самой играть – руки не доходят. Нынче рвутся не в революционеры, а в бенефициары.
Недавно протестный дискурс обогатился термином «ресентимент». Его автор Фридрих Ницше так описывал симптомы болезни: «Всем страдающим без исключения свойственна ужасающая охочесть и изобретательность в отыскании предлогов к мучительным аффектам; они наслаждаются уже своей подозрительностью, ломая головы над всяческими злыми умыслами и мнимыми ущемленностями, они роются в потрохах своего прошлого и настоящего в поисках темных, сомнительных историй, где им вмочь сибаритствовать среди избытка мучительных подозрений и опьяняться ядом собственной злобы, – они бередят старые зарубцованные раны, они истекают кровью из давно залеченных рубцов…»
В этом описании каждый может узнать, кого захочет. Хотя ментальное рабство географических характеристик не имеет, пропаганда очень любит территориальную сегментацию свободы в поэтических образах вроде острова свободы, свободного мира или страны, где так вольно дышит человек. «Я вижу слишком много освободителей, я не вижу свободных людей», – заметил Герцен. Постсоветский человек в жажде свободы не из себя по капле выдавливает раба, а других мечтает отжать, как половую тряпку.
Недавно Андрей Норкин был выведен в прямом эфире из строя утверждением, что Майдан – это состояние духа свободного человека, а россиянами движет психология рабов. Ведущий к обсуждению этой вяленой дихотомии оказался не готов, хотя от бесконечного Майдана соседям пришлось на этот раз отказаться в пользу стандартной электоральной процедуры.
«Мечта рабов: рынок, на котором можно выбирать себе господ», – ехидничал в социалистической Польше Станислав Ежи Лец.
То, что в гибридной войне пикейных жилетов манипуляция заменила рефлексию, неудивительно. Мемом можно убить, мемом можно спасти, мемом можно полкИ за собой повести. Каждой из сторон давно пора составить справочник пропагандиста, где в левой колонке будут записаны аргументы оппонентов, а в правой – самые забористые контраргументы. Как в той байке про мужиков, которые запарились слушать друг от друга одни и те же анекдоты, и решили их пронумеровать. Чтобы потом достаточно было сказать: двадцать шестой! И начинать ржать.
Переубеждать кого-либо в чем-либо – занятие глубоко бессмысленное. Раньше мне казалось, что отсутствие уважения к чужому мнению – имманентная характеристика советского человека, но теперь стало очевидным, что флагманские демократические общества страдают той же болезнью: достаточно посмотреть на американских либералов. Уж не знаю, от наших ли они заразились, но, в отличие от классического, современный «либерал» защищает права и свободы от граждан, которые их недостойны.
Тезис о русском рабстве довольно спорен для страны, прославившейся бессмысленностью и беспощадностью своих бунтов. Осмысленным и вегетарианским стал разве что август 1991-го, когда «русские рабы» постелили красную дорожку свободы союзным республикам, уже готовым откозырять похмельным вождям августовского путча.
Свобода действительно преображает людей, и самым удивительным образом. Сейчас, например, в авангарде Сил света можно встретить без устали бичующего кровавый режим Игоря Яковенко, который в самые глухие годы застоя верно служил заведующим отделом пропаганды и агитации Дзержинского райкома КПСС г. Москвы.
«Татарский часто представлял себе Германию сорок шестого года, где доктор Геббельс истерически орет по радио о пропасти, в которую фашизм увлек нацию, бывший комендант Освенцима возглавляет комиссию по отлову нацистских преступников, генералы СС просто и доходчиво говорят о либеральных ценностях, а возглавляет всю лавочку прозревший наконец гауляйтер Восточной Пруссии». Мрачные шутки Пелевина давно стали нашей реальностью.
Это я, собственно, к тому, что фарс – необходимая отрыжка трагедии. Лозунг «Коммунисты, вперед!» теперь сменился призывом «Вперед, бараны!». И в этой фарсовой реальности прогрессивные умы, ничуть не стесняясь, формулируют замечательную в своей откровенности мысль: да, мы все просрали, но за нами придут смелые и молодые, которые снесут к едрене фене кровавый мордор, а на обломках самовластья напишут наши имена. Я называю это синдромом Коровьева.
В трагические российские времена свободные люди за свои свободные порывы расплачивались сполна – в сибирских рудниках, Шлиссельбургской крепости, на Лубянке, в советских лагерях и психушках. В эпоху фарса главным наказанием свободной тусовки стало лишение хамона и пармезана. И я иронизирую не над редкими людьми, которые и сегодня платят за свои убеждения, а над агрессивно-послушным оппозиционным большинством: оно не желает рисковать своим благополучием, но всегда предлагает хором кричать: «Караул!»
Нет ничего более рабского, чем чувство свободы, ставшее стадным.
Источник: